Из сборника "То, что прекрасно и поучительно"

     Фреска

перевод Валерии Воронцовой

 

          Сегодня я повел семью в огромный строящийся дворец ***. Названия его я не говорю, иначе все отправились бы туда, чтобы все увидеть своими глазами, а я умер бы со стыда. Однако не будем торопить события, а поговорим-ка лучше о художнике Марио, которого еще несколько часов назад я считал своим другом.
          Этот бородач, известный как карикатурист, на самом деле один из самых отменных в Италии художников, пишущих фрески. Вернее, он таковым был. Сейчас же этот скверный тип потерял в моих глазах всякую ценность, и я даже не доверил бы ему побелку своей кухни.
          А вы, любимые читатели, должны поверить, что раз Джованнино столь суров к бородатому рисовальщику фресок, у него на это есть веские основания. Я знаком с Джованнино с рождения и знаю, что, хотя он толстый и вспыльчивый, у него мягкое сердце.
          Дело в том, что несколько месяцев назад я отправился в строящийся дворец*** посмотреть на грандиозные фрески, которые, говорили, тот тип создавал в зале чести вышеуказанного здания. Я застал художника за работой над картоном: речь шла об одной торжественной аллегорической композиции с господами и госпожами, лишенными одежды, но имеющими большую значимость. Нечто солидное, написанное уверенной рукой.
          Мы поздоровались, и я напомнил ему об одном старинном обещании.
          - А как же мой портрет, когда ты его напишешь?
          Злодей поставил на мольберт кусок картона и начал над ним трудиться при помощи угля:
          - Стой там... Я тебя набросаю углем, а дома нарисую тебя сангиной. Будь серьезным: ты, когда смеешься, похож на идиота.
          Несколько минут, и серьезный-серьезный Джованнино смотрел на меня с кусочка картона. Я ушел довольный.
          Вот и все: сегодня я отправился со своей семьей посмотреть фрески, которые уже, наверное, были готовы. Как только мы остановились перед большой стеной, на которой переливались гармоничные цвета, я услышал голосок Альбертино:
          - Папуйя бац-бац мяу-мяу синьоина баица, папуйя бес станов, синьоина бес станов, сматъи, сматъи.
          Перевести эту речь было невозможно. Может быть, что-нибудь пришло бы на ум, если бы я изучил фреску, на которую Альбертино торжественно указывал пальцем.
          "Сматъи, сматъи" означает "смотри, смотри", и это не могло иметь никакого особого отношения к вышеупомянутой фреске. Поэтому необходимо было перейти к сути дела и начать, например, с "синьоины", вернее, "синьорины", которая два раза упоминалась в монологе: первый раз, потому что боялась кота ("синьоина баица мяу-мяу"), затем - потому что она была без штанов ("синьоина бес станов: то есть "синьорина без штанов").
          И в самом деле, в центре аллегории находилась абсолютно голая синьорина, на которую взволнованно смотрела зверюга на четырех лапах, которая и могла быть котом, упомянутым Альбертино.
          Потом я отыскал и "папуйю", который не просто был без штанов ("папуйя бес станов"), но и бил кота ("бац-бац мяу-мяу"), которого боялась синьорина. Итак, перед обнаженной девушкой стоял обнаженный мужчина, который копьем колол шкуру зверюги. Я удивился: почему же Альбертино говорил о "папуйе"?
          Тогда я посмотрел, как следует: обнаженным мужчиной (Прогресс), который колол зверя (Варварство), чтобы открыть путь даме (Цивилизации), был я.
          Подлый бородатый художник должен был дать лицо Прогрессу, и дал мое, так как он четко нарисовал его в тот день углем.
          И если уж для изображения Прогресса он выбрал меня, то мог бы подумать и о моей чести. То обстоятельство, что Прогресс ходил абсолютно голым, принесло мне большие неприятности.
          - Ты бы мог хотя бы надеть трусы! - с отвращением заметила прелестная хранительница моего гардероба.
          Я даже не успел объяснить, что Прогресс в трусах был бы еще смешнее:
          - А это что за голая женщина рядом с тобой?
          - Цивилизация, - объяснил я.
          - Грязная развратница, - заявила она. - Оба вы подлецы!
          Вместе с нами была синьора Камилла, наша соседка по дому. Синьора Камилла вслух заметила:
          - Неплохо устроились, однако. Кто бы мог подумать?!
          - Синьора!.. - возмущенно прервала ее создательница Альбертино. - Что бы вы ответили, если бы я такое сказала о вашем муже?
          - Мой муж не разгуливает нагишом по фрескам.
          Тем временем Альбертино, гордый своим открытием, делал хорошую рекламу отцовской доблести. Всем входящим в зал людям он показывал сначала Прогресс, потом меня и кричал:
          - Папуйя бац-бац мяу-мяу. Папуйя бес станов!
          - Очень похож! - восклицали люди. - Великий художник этот Марио!
          Дома я обнаружил большой пакет: это был мой портрет, выполненный сангиной.
          - Кто это? - спросила создательница Альбертино, внимательно рассмотрев портрет. - Похож на доктора Броджетто. Только очков ему не хватает.
          - Это маёзенсик! ("это мороженщик") - объявил Альбертино.